Рабочие начали возвращаться с семьями и детворой. Была также прислана довольно большая группа детишек-сирот. Их надо было растить, учить и заботиться о них. Я уже не помню, как для них было образовано нечто вроде интерната, но вопрос о школе для всей верфенской детворы был поставлен и решен благоприятно.

В одном из каменных бараков были тщательно отделаны помещения для классов и квартирки для учителей. Конечно, привлечь на верфь учителей из Петрограда было трудновато, но все же удалось. Учителя были как с высшим, так и со средним образованием. Во главе школы был поставлен пожилой, очень опытный кадровый педагог.

Для начала школа предусматривала начальное образование в объеме четырех классов и кружковые занятия. Вскоре в эту школу потянулись и детишки из ближайших окрестностей. Оборудование классов – парты, столики, доски и пр. – изготавливалось на самой верфи. Отцы делали это для своих детей. Учебные пособия были получены с помощью Наробраза.

Кроме чисто школьных предметов, дети понемногу приучались и к ремеслам, посильным для их возраста и интересов.

Но верфенский театр оставался мертв. Водевильчики и тому подобные пустяки, да еще в халтурном исполнении любителей, зрителей уже не интересовали. Первые революционные годы познакомили массового читателя с Чеховым, Салтыковым-Щедриным, Горьким, Луначарским. Хотелось многое не только читать, но и видеть, и слышать.

Появилась мысль о возрождении верфенского театра, но уже на новых основах. Была приглашена пожилая Е.М. Романова-Ковалевская бывшая артистка Александринского театра (ныне – Академический театр им. А.С. Пушкина). Она приехала на верфь на постоянное жительство и ей была выделена небольшая квартирка. Когда прошел слух о восстановлении театра, то не было отбоя желающих принять участие в спектаклях. Ковалевская тщательно отбирала будущих актеров, так как ей было поставлено условие обеспечить только высококачественное зрелище. Все будущие актеры проходили предварительную строгую подготовку и отделку ролей – конечно- наизусть, и беспрекословно подчинялись требованиям режиссера. Никаких суфлеров. Все это было ново, но это новое было понятно и приятно.

Организовалась и репертуарная комиссия с привлечением общественности. Совершенно неудивительно, что первый поставленный спектакль «Ревизор» произвел на зрителей ошеломляющее впечатление. Городничий – фельдшер Штейвассер, Хлестаков – маляр Богданов, Бобчинский – кладовщик Сивахо. Все декорации писал сам «Хлестаков», т.е. маляр Богданов. Должен признаться, что такого сильного впечатления от «Ревизора» я больше нигде не испытывал.

Вполне понятно, что это спектакль повторялся много раз, так как зрительный зал со своими скамейками без спинок, вмещавший 450-500 человек, не мог сразу удовлетворить всех желающих.

«Гроза» Островского. В роли Катерины – конторщица Гольдсидер. Она пропитывалась этой ролью, вживалась в нее и создавала на сцене сильное впечатление. Затем ставились «Без вины виноватые» Островского, «Потонувший колокол» Гауптмана, «Вишневый сад» Чехова.

Но самым большим достижением театральной труппы были «Русалка» Пушкина и «Снегурочка» Островского с отдельными музыкальными сопровождениями, взятыми из опер Даргомыжского и Чайковского. В массовых мимических и балетных сценах с восторгом принимала участие и детвора. В процессе обработки спектаклей обнаружились и настоящие певцы: Дребезгов – сын – прекрасно пел Князя в «Русалке» и Берендея – в «Снегурочке», А Зиночка – юная дочка А.О. Ковалева – блеснула своим прелестным сопрано в «Снегурочке». Очень хороши были смешанные хоры.

Хормейстером и музыкальным постановщиком был Г.И. Беззубов. Жил он в Усть - Ижоре и с удовольствием взял на себя эту музыкальную часть. Беззубов окончил капеллу, превосходно пел и очень хорошо играл на рояле. Его музыкальное дарование сыграло значительную роль в театральной жизни верфи. Еще и сейчас, в 1967 году, мне неоднократно приходилось слышать по радио упоминание фамилии Беззубова, как руководителя хоровым пением где- то в Ленинградской области. Многие театральные постановки верфенской труппы пользовались таким успехом, что неоднократно труппа выезжала на гастроли в Колпино, в Тосно, во Мгу и другие места.

Поистине инициатором кинематографа все в том же театральном зале был пятнадцатилетний мальчуган Игорь – сын фельдшерицы Е.Н. Михау. Он увлекался кинотеатрами, каким-то образом он совершенно самостоятельно устроился в Петроградскую школу киномехаников, куда ездил с верфи каждый день. Учился он в этой школе года два, потом долго практиковался в кинотеатре «Пикадилли» (ныне – «Аврора») и проработал в нескольких других кинотеатрах. Потом он начал пропаганду и на верфи. Это имело успех – скоро был приобретен киноаппарат и установлен в театральном зале, хотя и без будки. Пошли регулярные киносеансы по субботам, воскресеньям и перед праздниками.

Мы посмотрели «Невесту Стамбула», «Тайны Нью-Йорка», «Богиню джунглей» и многие другие фильмы, шедшие тогда на экранах Петрограда. Аппарат крутился вручную, а фильмы были с перерывами между каждой частью. В перерывах зрители выходили покурить, а механик Игорь отдыхал. Сейчас это кажется смешным и анекдотичным, а тогда такой кинематограф с антрактами был и в Петрограде.

Большая часть сборов от киносеансов уходила на оплату аренды кинофильмов.

Лет двадцать спустя мы с грустью узнали, что Игорь – уже-инженер – трагически погиб на Северной верфи, оставив жену, которую все мы знали еще девочкой-школьницей и двоих детей.

Я вспоминаю еще одного «уроженца» Усть-Ижорской верфи. Он ныне работает совсем рядом с верфью на Фанерном заводе. Я помню его еще юношей. Семья его была очень симпатичная, жила непосредственно на территории верфи. Тогда его звали просто Петей. Я говорю о Петре Станжевском – ныне – уважаемом главном механике упомянутого мной Фанерного завода.

В 1923 году по инициативе заводского Комитета было положено начало заводской общественной библиотеке, для нее было выделено специальное помещение в пятом бараке. В основу библиотеки были положены наборы полных собраний сочинений русских писателей, выходивших тогда массовыми тиражами. Кроме того, библиотека пополнялась книгами дореволюционных авторов как русских, так и иностранных. Служащие и рабочие передавали свои книги в собственность библиотеки. Библиотекарь прислан был из Петрограда. На мой личный взгляд библиотекарь был неважный. Книгу он не знал и не понимал. О тогдашней десятичной классификации книг он не имел понятия и не отличал нужную и полезную книгу от литературного хлама. Ему была бы более присуща небольшая административная роль.

Вскоре после революции на верфи была создана «Примирительная камера». Все с любопытством ожидали, во что выльется деятельность этой новинки. Камера эта была чем-то средним между дореволюционным сельским мировым судьей и впоследствии – товарищеским судом. Заседали в ней представители Завкома, рабочие и служащие. Разбирались мелкие дрязги и мелкие дела: то кто-нибудь в сердцах запустит крепкое словечко по адресу женщины – работницы, то члены бригады не сумели справедливо разделить между собой заработанные деньги и т.п. Но, бывало, разбирались и семейные и часто – интимные дела, о которых сами же истцы или ответчики иногда рассказывали со смехом.

Сама идея понятия «Примирительной камеры» заключалась именно в примирении спорщиков, в нахождении решения, удовлетворяющего обе стороны. Юридической силы камера не имела. Деятельность камеры прекратилась как-то незаметно.

На Усть-Ижорской верфи работало много подручных и учеников. Все это была молодежь 16 – 18 лет или немногим старше. Еще в 1916 году зародилась футбольная команда из заводской молодежи. На почве футбола, походов по- грибы, или рыбалки образовывались приятельские отношения. Мне случалось бывать в родительских семьях моих приятелей и видеть их домашний быт. Обычно я заходил по субботам или перед праздниками, когда рабочий день кончался в 2 часа дня. У многих мастеров имелись пианино, была неплохая обстановка. У рабочих – скромная, но очень чистенькая квартирка со шторой, балалайкой или мандолиной, гора подушек на кровати, а иногда – также – и пианино.

Бывало, соберутся товарищи или родственники – стол под белой скатертью, блюда из дымящейся картошки, пара бутылок «сороковки» и дешевого вина для молодежи, баночки с баклажанами или с фаршированным перцем, селедочка или рыба собственного улова и, конечно, самовар с бубликами. Случаев пьянства, драк я не помню. Местом для прогулок для живущих непосредственно на верфи, было полотно железной дороги о Понтонной до Колпинского шоссе, пересекающего железную дорогу близ «Саперной».

В служебных отношениях между людьми мне не приходилось слышать слов «господин» или «барин», так как старших по должности далеко не всегда можно было отличить по внешности от младших: все – в робах. Обычно обращались по имени и отчеству. Когда же впоследствии стало повседневным слово «товарищ», то и это не отразилось на отношениях.

Когда в октябре 1917 года на Усть - Ижорскую верфь пришло печальное известие о гибели в бою нашего любимца миноносца «Гром», то в пустовавшем 3-м бараке была отслужена панихида. Хотя священник сначала и отказывался служить панихиду по кораблю, но после кратенького разговора в сторонке все же согласился.

Но вот пришло сообщение, что наш миноносец «Летун» подорвался на мине и потерял корму. Экстренным порядком на плазе был выстроен макет кормы «летуна». В мастерских была заново собрана новая корма, отправлена в Кронштадт, где и была пришита в корпусу.

Довел я историю жизни и быта Усть - Ижорской верфи до середины 1924 года, когда я уехал на работу в Ленинград. Описал я все, чем жил что чувствовал и что видел более чем за десять первых лет жизни верфи. За многие последующие десятилетия у меня нет более теплых воспоминаний, чем о годах жизни на верфи.

В тридцатых годах мне суждено было побывать по служебным делам на верфи, уже называвшейся «Электроверфью» и принадлежащей речному пароходству. Уже не было ни стапелей, ни миноносцев, ни великолепной электростанции. Вместо турбин стояла для чего-то убогая судовая паровая машинка тройного расширения. Многие мастерские были снесены.

Я не выдержал и уехал. Вторично поехать на верфь я отказался. Почему? – я думаю, понятно.

Корнилович Олег Николаевич

1 октября 1967 года